Роджер Фредерик Боунс нервно жевал сигарету, глядя на себя в зеркало. Теребил пальцами пестрый галстук в попытках завязать его. Дергал с себя и начинал сначала, пялился невидящим взглядом сквозь свое отражение и считал секунды до того, как упадет пепел на полосатую рубашку.
Руки дрожали и плохо слушались, о себе напоминало утреннее похмелье и головная боль. Сквозь прорезь в плотных шторах пробивались яркие солнечные лучи, вызывавшие тошнотворное раздражение где-то в животе.
Это напомнило ему о том, как двадцать лет назад он ловко завязывал галстук, брал сумку с бумагами и на прощание легко целовал свою жену.
Мэри смеялась, пряталась от мелких поцелуев и хихикала, ее хихиканье трелью разносилось по светлому и теплому дому, даря надежду, что завтрашний день будет лучше, чем предыдущий.
Под ее утренний щебет он завязывал начищенные ботинки, сверялся взглядом с часами и покидал дом, шел на любимую работу. Крутанувшись на каблуках, он растворялся в воздухе, и его сносило потоком трансгрессии. Он всегда жмурился, когда трансгрессировал. Затем небольшая прогулка до входа в министерство, жмет руки знакомым коллегам, перебрасывается будничными фразами.
«Да, Грэг, я тоже думаю, что американская политика в отношении магглов проводится слишком жестко и несправедливо».
«Нет, Нэнси, жена пока не родила, но скоро уже ждем. Спасибо, что спросила».
«Мадам Яксли и мадам Боунс пребывают в добром здравии, спасибо, я передам им ваши пожелания».
«Да, Сэм, работы становится все больше. Но кто-то же должен ее делать!».
Сладко-сальные улыбки, глупые приветствия, он спускал себя в унитаз, задержав дыхание и оказывался в главном вестибюле, где сновали люди, работники других подразделений министерства, посетители и скандалисты.
Ему нравилось жить в этом потоке, наблюдать за другими волшебниками, он от скуки, пока шел до лифта, подмечал, что та самая Нэнси очень сильно поправилась, а Грэг зачем-то опустил редкую бороду, росшую седыми клоками. Он замечал грязь на дорогих брюках судей Визенгамота, которую те старательно прятали под богатыми мантиями. Роджер усмехался, втискивался в лифт и невольно обдумывал, в каком настроении его встретят сегодня. Вчера, к примеру, в стену полетела чернильница. Что полетит сегодня?
Он быстрым шагом доходил до двери, поправлял галстук, одергивал пиджак и заходил в кабинет.
И в этом кабинете с неизменно прямой спиной, закинув ногу на ногу, сидела женщина по имени Гуннхильд Яксли.
Воспоминания об этом имени отчего-то отдаются зубной болью, и Роджер кривится, и его примеру следует и отражение. В отражении побледневший мужчина, выглядевший старше своего возраста с трехдневной щетиной и когда-то синими глазами, сейчас бывшими мутно-голубыми.
Роджер срывает с себя галстук и бросает его на кресло. Тушит сигарету в пепельнице; в ней уже не хватает места от пепла и окурков, но его это мало волнует.
Она ответила на письмо. И с ответом эта женщина не спешила, впрочем, она в принципе никогда не спешила и считала, что спешка — это удел недалеких и плебеев, неспособных распоряжаться своим и чужим временем.
Damnosa quid non inminuit dies?
С Гуннхильд Яксли неразрывно связана еще одна женщина, казавшаяся мягче и добрее на фоне строгой подруги, — Купер Боунс. (Поверьте, ни мягче, ни добрее она не была, и Роджер осознал это на своей многострадальной шкуре).
Роджер садится в кресло и откидывается на спинку, прикрывает глаза. Это утро — ностальгия перед встречей с той, что захватила его мысли в последние годы, и она своим образом вытесняла все то важное, что он пытался сохранить. Память о Купер, стремление раскрыть забытое дело, безумие тетки и случайно оброненное «Декоратор».
Люди считают, что до безумия может довести событие, психологическая травма или ужасающий пережитый опыт.
До безумия может довести одно слово.
«Декоратор».
Целуя на прощание новорожденного ребенка и супругу перед отъездом в Америку с Гуннхильд, Роджер не догадывался, что их небольшое приключение с благородной целью закончится таким образом.
Когда они пересекли границу и сели на поезд, который должен был домчать их до Нью-Йорка, Гуннхильд едва слышно произнесла:
— Мы едем за правдой.
И за этой правдой могло скрываться, что угодно. Роджер всеми фибрами души не желал, чтобы обвинения в отношении Купер Боунс оказались неправдой и ложью, но где-то внутри себя он готовился к тому, что помочь они не смогут.
Они и не смогли, если так можно сказать.
Из Азкабана Купер с путающимся разумом перевели в отделение для душевнобольных. Навещая ее, он кутал ее плечи в шаль и держал за руку, но в глаза не смотрел, а она молчала с безучастным взглядом, полностью сокрытая во тьме своего воспаленного сознания. Он так и не сумел застать ее в прояснившемся состоянии, словно рыба, выброшенная на сухой берег под палящим солнцем, она изредка открывала рот, сипела что-то и снова провалилась в холодное молчание без намека на просветление и ясность во взгляде.
Вина тугим узлом сжимала позвоночник, заставляя некогда молодого парня горбиться от осознания, что он не сумел помочь человеку, который когда-то так сильно помог ему. И из-за этого же чувства вины он с упорством барана продолжал навещать тетю вплоть до ее смерти.
И в один из этих визитов он впервые услышал — «Декоратор».
Роджер не был бы достойным учеником Яксли и Боунс, если бы не ухватился за это слово.
И это слово разрушило его жизнь окончательно и бесповоротно.
Много позже, уже бывшая супруга зайдет в опустевший дом, чтобы проведать Роджера, и застанет его в гостиной среди обрывков бумаг, пожелтевших папок и разбросанных колдографий.
— Ты слишком сильно отдаешься этому делу, Роджер, — скажет она, стоя чуть поодаль, а затем, в бессмысленной попытке вырвать его из этого круговорота информации, положит ладонь на плечо и почувствует, как мужчина вздрогнул.
Это тепло от ее руки напомнит ему о потерянном времени, о потерянной семье и потерянной любви, всего на долю секунды он оторвет взгляд от очередного отчета, который читал, вероятно, уже в тысячный раз и взглянет на жену взглядом, полным боли и отчаяния.
— Я должен его закончить, — ответит Роджер и стряхнет руку бывшей жены с плеча. И это окончательно поставит точку в их непростой семейной жизни. Он дал свое согласие на развод уже давно. Роджер прекрасно понимал, что потерянного не вернуть, и потерянное счастье отзвуком скандалов, криков и взаимных обвинений под взглядами заплаканных детей заставляет сердце сжиматься каждый раз, когда он снова и снова проводит параллели и роется в своих воспоминаниях, кажущиеся ему все еще свежими и новыми, словно не было этих проклятых двадцати лет, которые он провел в поисках «Декоратора».
И сейчас мы подходим к тому переломному моменту, который и заставил его спустя столько лет радиомолчания, впервые написать Гуннхильд Яксли.
Эта причина — Эдуардо Шафик, бывший коллега и начальник Купер Боунс, трагически погибший, и сама Гуннхильд Яксли.
Он вытягивает из-под себя галстук, с трудом завязывает его трясущимися руками и привычным движением поправляет пиджак. Встает, проверяет, взял ли ключи, блокнот и ручку. Палочка спрятана во внутреннем кармане. Приглаживает волосы и сминает пустую пачку сигарет. Роется по карманам других пиджаков и курток в надежде, что там он найдет хотя бы начатую пачку. И, слава всевышнему, находит.
Покидает дом он в раздумьях, и с теми же тяжелыми мыслями стоит ровно на том месте, что было указано в короткой ответной записке.
Когда боковым зрением он замечает худощавую фигуру Яксли, что-то внутри екает и колет под ребрами. До боли знакомое чувство, пресловутое дежавю его собственных эмоций.
Он не видел ее двадцать лет.
И хочет сказать; «ты постарела, Гуннхильд. У тебя в уголках глаз собрались морщины».
«Твои духи все такие же, и от них першит в горле. Такие же горькие, как и твой образ».
Вместо этого он говорит:
— Хорошая машина, — он не разбирался в машинах, но ему очень нравился этот цвет. Он кивает на предложение о прогулке; он не горел желанием торчать в поместье Яксли, от которого разит праведностью чистокровных волшебников, и ее духи пропитали каждую стену, и каждую половицу.
— Сразу к делу? — Роджер усмехается, проводит ладонью по волосам и закуривает, — carthago delenda est, — произносит он, — расскажи мне о Шафике, — в надломленном усталом голосе слышно требование, и становится понятно, что Роджер не уйдет, пока не получит ответов.
